В пятнадцать лет я мечтал побывать на окраине города, в поселке Горького. Я видел его тихие улочки лишь проездом, когда из-за наводнения автобус, ехавший из дач на Левом Берегу, сделал огромный крюк в город через дальний мост «У Ланей», как его называли в народе.
Тогда, в августе девяносто третьего, я с любопытством изучал отроги темных гор, почти вплотную подходивших к реке. Затем наш желтенький автобус ЛиАз помчался вдоль реки, зажатый между ее течением слева и отвесным склоном хребта справа.
Я, прильнув к стеклу наблюдал, как горы справа закончились. И после небольшого соснового леса появились домики с резными сине-белыми ставнями с наличниками и уютными палисадниками с белым штакетником. Заросли акаций украшали дворики…
И лишь песчаные дюны, заполнявшие все улицы и переулки, немного портили вид обжитого предместья.
Так я мельком, из окна мчащегося автобуса, и познакомился с поселком Горького…
И однажды представился случай узнать загадочно притягательный поселок ближе. В начале октября того же года…
Стоял погожий осенний день, когда возвращаясь после уроков домой, я любовался громадами тополей в желтых нарядах.
Переведя взгляд на нашу жёлтую хрущёвку, я еще издали приметил худенькую фигуру мальчика на крыльце.
Подойдя ближе, я разглядел, что это мой сосед Пашка, живший этажом выше. На пять лет младше меня, он только перешел в пятый класс.
Мальчик переминается с ноги на ногу с растерянным видом.
Он рассказал, что ему надо срочно ехать на работу к маме.
Оказалось, она работает в геодезическом предприятии на юге города, — как раз в поселке Горького! Но как добраться туда, мальчик не знает. Мать позвонила ему на квартиру на домашний телефон и вызвала сына, чтобы он привез важные документы, оставленные ей дома. А на каком автобусе туда добираться, он не знал, так как телефонная связь неожиданно оборвалась. Понятно было одно: документы надо привезти именно сегодня, во что бы то ни стало.
Пашка взмолился:
– В Москве переворот, стреляют! В Белом доме сидит другой президент, а Ельцин его не слушается… или наоборот, они не слушаются Ельцина, – и мальчик, прекратив наивный лепет, заплакал.
Оказалось, его мама по телефону плакала, потом перешла на крик. Пашка уже взял требуемую папку с нижней полки шкафа – она нередко брала работу на дом, – вот только как доехать до посёлка Горького, не знал. Контору его мамы заняли какие-то спецназовцы или солдаты взбунтовавшейся дивизии и никого не выпускают – вот еще что мне поведал Пашка, когда мы ехали на трамвае до центра.
Мы вышли на Центральном рынке, и я под руку с десятилетним мальчишкой дошел до площади Банзарова, где находилась конечная городских автобусов. Подойдя к окошку диспетчерской, я узнал, что до поселка Горького едет девятнадцатый номер.
И мы с Пашкой на автобусе номер 19 устремились на противоположную от нашего дома окраину.
С виду город оставался спокойным. Уличных беспорядков, ни тем более стрельбы, в отличие от столицы, не наблюдалось. Армия и милиция замерли в ожидании, чья возьмёт, и стояли в бездействии. Выполнять же приказ восставшего парламента решилась только дивизия имени Тухачевского. Ее подразделение и заняло геодезическую контору за чертой города, а до прочих стратегических объектов взбунтовавшиеся солдаты по каким-то причинам не доехали.
Полупустой автобус переехал железную дорогу и углубился в деревенский поселок, в котором я никогда ранее не бывал, лишь только проездом по самому его краю…
Одноэтажные опрятные дома, за палисадниками которых раскинули кроны желтеющие акации и яблони. Автобус ехал по улицам, утопающим в песчаных дюнах, приближая к зданию геодезической конторы.
На удивление, и само двухэтажное здание из серого кирпича выглядело спокойным.
Вход сторожили лишь два высоких вяза с полуоблетевшей желтой листвой. Я толкнул дверь, и мы попали в полутемный холл. На полу мозаика, на стенах деревянные панели. За стеклом вахтерской конторки я заметил двух людей в форме и женщину в белом платье.
Она выбежала в фойе и, опустившись на одно колено, обняла сына.
– А вот и документ, мама, – сказал Пашка, протягивая ей искомую папку.
Я повернулся к входной двери, чтобы отправиться обратно домой, но путь мне преградил дюжий военный с автоматом наперевес, выскочивший из дежурки.
А гортанный голос офицера, появившегося рядом, пробасил над моей головой:
– Парламент в Москве уже больше недели сидит в осаде. И мы посидим.
– Ах, соседушка, – обратилась женщина ко мне, ты же с нами останешься, ладно?
Я ответил:
– Мне еще уроки делать, бабушка с дачи скоро приедет.
– К сожалению, телефонную связь нам оборвали как в Белом доме в Москве.
А преградивший выход высокий военный, которому я едва доходил до плеча, пояснил:
– Вся страна разделилась на два лагеря: одни за Президента, другие за Верховный Совет. Но все сохраняют нейтралитет – кроме нашей дивизии… Один взвод из нее под моим командованием и охраняет эту контору. По конституции Верховный Совет главнее президента, поэтому указ Ельцина нам не указ. Мы выполняем волю народа и его избранников. Наш президент Руцкой!
* * *
Ждать следующего дня нам не пришлось. Пашка со своей матерью еще до вечера уехали домой. Но меня с ними не отпустили.
Тот самый военный сказал мне:
– Ты спасёшь всех в конторе. Ты еще подросток и тебе ничего не будет. Скажешь, силой удерживали. Мы дождались из Москвы печальной новости: Белый дом взят штурмом и сожжён. Танки били по нему прямой наводкой. Руцкой и Хасбулатов арестованы. А здесь, в далеком сибирском городе пощады от шайки Ельцина мы не ждём.
И он повел меня до подвала, в котором указал на вертикальную трубу с циферблатом:
– Я поверну стрелку, и мы уйдем в город, каким он станет через много лет.
– Нет, я хочу домой к маме…
– Увы, парень, мы уже прошли точку невозврата. Я настроил прибор на сотню лет вперед, сейчас силовое поле никого из конторы не выпустит. Но ты можешь вернуться в город, каким он станет через двадцать три года. Это ближайшая точка бифуркации, когда уже можно будет сойти с этой машины времени. А наш взвод уйдет еще дальше в будущее; так что не поминай лихом, – военный помолчал и добавил. – Надеюсь, найдешь своих родственников…
Пришлось согласиться с этим предложением.
«Двадцать три года – не сто лет, – утешил я себя. – Мне еще не будет и сорока, и мама будет наверняка жива, а может и бабушка».
Военный передвинул стрелку, и после мигания вспышек мы попали в означенный год.
Ничего в конторе не изменилось: видимо, здание вместе с нами перенеслось сюда из прошлого.
Затем весь мятежный взвод уместился в подвале, сгрудившись на пятачке за трубой с циферблатом.
И я повернул за ними стрелку… солдаты исчезли. Подвал оказался пуст. И я по гулким коридорам выбрался наружу.
Выйдя, наконец, из этой взбунтовавшейся конторы на свет божий, я не узнал город.
Во-первых, на конечной в поселке я не увидел желтого ЛиАЗа. Там стояли какие-то белые маленькие автобусы. Размером они оказались больше наших советских микроавтобусов, но все равно маловместительные.
Я испугался, что денег будущего у меня нет. Но посмотрев на свои карманы, обнаружил, что я в других брюках и вообще у меня тело взрослого.
У себя в кармане куртки я обнаружил бумажник, полный российских новых банкнот, затем какую-то рацию, оказавшуюся сотовым телефоном – про такие в своем девяносто третьем году я видел по телевизору.
Сев в маршрутку – как тут сокращенно называли маршрутные такси, – я имел возможность, проехав весь город, оценить изменения за четверть века.
К сожалению, сравнение оказалось не в пользу будущего. Переместившись из начала октября девяносто третьего года в август шестнадцатого, я увидел летние наряды горожан во всей их красе, а точнее, во всем убожестве: женщины словно забыли про платья и вместо работы или учебы собрались в турпоход или на картошку; все эти нелепые женские штаны и джинсы, затрапезные футболки и клетчатые рубахи навыпуск вкупе с неуклюжими белыми кроссовками на представительницах прекрасного пола вначале удивляли, а потом стали раздражать.
Подходя к дому, я увидел бывшего хулигана нашего микрорайона. Я его узнал по окрику как в начале девяностых: «Ай-уй, пацанчик!». Располневший и с бритой головой он садился за руль шикарного джипа, отливающего черной полировкой.
Он уже завёл мотор и кого-то начал отчитывать по своему мобильнику.
По разговору он не стал лучше прежнего хулигана, только еще больше стало ругательств и выговаривал он их с еще пущим напором и ожесточением. Но вся эта речь совсем не вязалась с шикарной иномаркой и тяжелым серебряным перстнем на пальце.
Придя домой, дверь открыла тетя. Я ее сразу узнал, несмотря на седину.
Оказалось, я живу в другой части города, мама умерла год назад… Почему? Ей ведь всего шестьдесят четыре должно было исполниться в момент смерти. Вот бабушка умерла в восемьдесят – всего за семь лет до смерти дочери.
Тут я сам стал вспоминать события моей жизни. Они нахлынули валом… Как видно, мой двойник оставался в городе, пока я в подвале конторы летел сквозь время. Выйдя наружу через четверть века, я слился с его телом. Оставаясь по духу пятнадцатилетним, я вспоминал свою жизнь за пропущенные годы… В две тысячи пятнадцатом моя мать болела полгода, а врачи упрямо отказывались ложить ее в больницу. А в две тысячи восьмом при сходных обстоятельствах умерла и бабушка. Виновата «оптимизация здравоохранения», когда медики всеми правдами и неправдами отказывали в госпитализации…
Потрясённый, я бродил по улицам родного города, оказавшегося чужим для меня. Было за что власть имущим расстреливать непокорный парламент – он отказывался сдавать последние завоевания социализма. Проиграв, нам в этой проданной стране делать нечего…
А как же Пашка? Ведь он со своей мамой вернулся… Ах, его же тоже нет в живых! Он погиб летом две тысячи первого, и кто убил его, мы знаем, но их не посадили.
Я помню гроб с распухшим телом юного Паши перед нашей хрущёвкой, а в кольце толпы – убитую горем сестру, склонившуюся перед телом брата; поодаль – друзей покойного юноши. При его жизни они любили собираться в нашем дворе, чтобы послушать как он играет на гитаре… Здесь же перед гробом стоял и отец Паши (через пару лет он заходил к нам из-за бежавшей сантехники и ревниво взглянул на меня – почти ровесника его сына, но живого.
И я запоздало пожалел, что не отправился с непокорными вояками еще дальше в будущее.
Поселок Горького, точнее подвал его геоконторы, оказался вратами в ад. А ведь поселок с виду казался райским местечком!
Автор: Максим Левобережных
