В нашем тихом скорбном деле
В нашем тихом скорбном деле
кое-как поднаторели,
пишем, совесть теребя,
будто ходим под себя.
Семь лебедей
Мать умирала,
к себе призывала
семерых сыновей,
дочь всех милей.
Мысль — провокатор действий и забот…
Мысль — провокатор
действий и забот,
и беспокойства,
и любви.
Наверху кусочек неба…
Наверху кусочек неба.
На стене, почти у дна,
отдыхает в краткой неге
фея сказки и труда.
Кто не знает про Эдипа…
Кто не знает про Эдипа! –
явны все его дела:
старые убийства либо
новизна иного зла.
Сколько есть нас в скорбном списке…
Сколько есть нас в скорбном списке –
все мертвы, давно мертвы,
мы в аду, в раю неблизком,
ходим и не мнем травы.
Держусь за борт большого корабля…
Держусь за борт большого корабля,
Плыву в Индокитай за белым рисом.
Холодный ветер, дуя и скуля,
Укутывает плечи теплым флисом.
И последнюю свободу…
И последнюю свободу
ущемляют для того,
чтоб уставшему народу
кроме смерти – ничего.
Остров Москва. Москва посмертная
Этот город, лучшие времена
видевший, переживший свою судьбу,
смотрит на нас, и сквозь оболочку сна
слышим его неумолчное бу-бу-бу,
Ты попробуй быть поэтом…
Ты попробуй быть поэтом
в мире честном и безбожном:
без надежд на свете этом,
не ища их в свете ложном.
Царь Давид
Играя на струнах,
будь осторожен,
не смотри на пальцы,
беглости их мешая…
Последняя ясность
Все пустые разговоры,
как на языке чужом,
все полуночные споры,
неумолкнувшие днем –
